В начале июля наше отделение — тридцать второкурсников-геохимиков геолфака МГУ — высаживалось на железнодорожном вокзале Миасса.
Миасс встречал серым облачным небом, сопками и ощущением приближающегося дождя. Мы еще не знали, что эти места оживут для нас, что за каждым названием встанет приключение, за каждым человеком – история, а за каждым профилем – несколько часов споров и камеральных работ.
…База находится прямо на берегу Ильменского озера. После месяца нестерпимой жары крымских степей соседство с озером, полным воды, кажется чем-то нереальным. Я помню его очень разным – серым в туманной дымке на рассвете, зеленым от ряски в солнечный полдень, отражающим неимоверные закаты.
У нас так и шутили про озеро: «Сегодня вода цвета раннего мела! А вчера был поздний девон». Я нырял в озеро по любому поводу (и без) – всегда, когда требовалось освежиться и настроиться на рабочий лад.
…На следующий день после приезда начались маршруты. Бердяуш встречал самыми древними Уральскими породами – розовыми гранитами-рапакиви, выветрелыми до полной потери острых углов.
В стенке одного из обрывов Паша заметил большое гомеогенное включение – черное на розовом. «Смотри, чего нашел», — кивает он мне, — «классно бы достать, да только далеко, либо грохнусь, либо уроню». «Все же давай попробуем».
И вот картина маслом: Паша вцепился в мои ноги, я лежу на пузе вниз головой и отбиваю заветный образец. Пригнись! За наши головы и спины летят добытый камень и мой молоток. Отползаем от края и довольно переглядываемся: хорошая работа! На двоих остается на память пара царапин на животе, образец и возросшее чувство собственной важности.
В приконтактовой зоне нас накрыло градом. Все остальные дни с погодой нам везло. Вокруг творилась почти пастораль: зрела клубника, гуляли гуси, звенели молотки. От многообразия пород кругом шла голова; достаточно изучив известняки, известковистые мергели, мергелистые известняки и мергели Бахчисарая, мы радовались разноцветным магматическим породам.
…Хребет Нурали был заметен издалека. Мягкие очертания увалов, почти не заросшие деревьями, напоминали контур огромного ящера, спрятавшегося среди окружающих его лесов. Мы высадились у подножия и начали описание разреза. Нам много раз на лекциях рассказывали о мантийных породах, но увиденное все же превзошло все ожидания. Как столько оливина может быть в одном месте? Почему породы из мантии лежат буквально под ногами? Какие силы подняли их на поверхность? Возможно ли, что два соседних хребта — просто громадные блоки в серпентинитовом меланже? Почему, двигаясь вверх, встречаются более глубинные породы?
Вопросы роились в голове, дневники заполнялись элементами залегания, а рюкзаки — образцами.
-А почему я замеряю элементы залегания, а стрелка всегда показывает в одну сторону?
-И куда же?
-На породы.
-Ну, наверное, магнетит в этом дуните ближе, чем магнитный полюс? Замеряй по дневнику.
-А это считается дистанционным методом определения элементов залегания?
-Не знаю, наверное.
Погода стояла безоблачная, из-за холмов тянуло свежим ветерком. На маленьком седле невдалеке от вершины находим прямо-таки новенькие, крепкие реакционные дуниты. Ударом кувалды раскалываешь камень с буро-желтой коркой, а внутри – хвойная зелень оливина.
Потом случился день рождения Лизы. Всю неделю Катя проводила подпольную организаторскую работу – юбилей! К дню икс все было готово: ленточки, шарики, торт и шашлык на всю компанию. Ничего не подозревающая Лиза выходит на крыльцо и ее накрывает серпантин из двух хлопушек. Ошеломление, Катя, торт, радость. Собирается народ. И тут выясняется, что подарок просто нечем есть! Я запускаю руку в бездонный карман красной флиски и с гордостью извлекаю оттуда ложку. Все едят торт одной моей ложкой, и я крайне доволен этим фактом.
Отдельных слов заслуживает карьер Радостный: в тектоническом окне глазу и молотку геолога открыты породы древнего щита, претерпевшие не одну волну метаморфизма и изменившиеся почти до неузнаваемости. 2,9 миллиарда лет — солидный возраст даже по геологическим меркам.
Глыбы карьера навалены беспорядочно — но глаз цепляется буквально за каждую. Вот белыми змеями ползут и причудливо извиваются лейкосомы в мигматитах: робко так, несмело, а где-то только тени от породы и остались. Зеленым перламутром отблескивает фуксит, а гранофельс проблескивает гранатом. Алюминий в гранате рассказывает нам о прошлом породы – когда-то она была глиной.
Едва ли мы изучили все, что натворил здесь региональный метаморфизм.
А перед нами встала новая задача – профиль по крутой стенке карьера…
Иду я по сыпучему склону, определяя породы и замеряя мощности, Андрей снимает элементы залегания, остальные ребята строят профиль и записывают наши данные, Паша отбирает образцы. К середине практики каждый уже знал, в чем именно он хорош, поэтому все были на своих местах. Бригадный механизм работал на полную катушку. Я даже чувствовал легкий азарт! Вот в стенке обнажилось небольшое рудное тело, мощная дайка пересекла другую – ее черный пикрит крошился под ногами, метабазиты сменяли метапеллиты и обратно. Перекрикиваясь, метр за метром мы двигались к концу галереи. Вот и наш оранжевый Урал! Дело к вечеру, нам пора домой.
…Кусочек стекловатого дацита прилетел в левую руку. Ничего не замечая, я продолжил махать молотком. «Стой! Остановись!» — крикнула мне Саша. Я заметил, что на рукояти и вправду не пот. Тем временем собрался консилиум.
«Нет, ребят, скорую не надо. Да, я могу идти. Нет, не кружится. А медицинский вертолет зачем? Да я уже перевязал, спасибо. Нет, не разматывай, все правильно. Конечно, залил!» В общем, на утро на мне не было ни царапины.
Вечерами я часто оставался в камералке один. Я садился поближе к обогревателю, заваривал чай и начинал настукивать историю геологического развития на стареньком нетбуке, больше похожим на печатную машинку. Временами я позволял себе отвлечься, брал гитару из угла и что-то наигрывал. Кажется, в тот вечер это было «На заре», как обычно во всю громкость – камералка же пустая. На голос заглянул Пашка из соседней бригады. «А знаешь, — сказал он, — давай сыграем это на последнем костре. Вот только слова переделаем. Под нашу практику». Пашка всегда умел спонтанно предложить что-то стоящее. С Пашкой вообще всегда что-нибудь происходило!
Однажды я выскочил из комнаты от воплей в коридоре. Народ толпился у Пашкиной комнаты с баллончиками «Гардекса» в руках. Илья сидел на кровати и хлопал спросонья глазами.
«Вы посмотрите! Это же конь! Оно размером с мою голову», — кричал Пашка. На его кровати лежали черные треники и заметно шевелились.
-Откинь и потом из баллонов его! Аа, стой, мне тут еще спать!
-Палку давай!
-Оно не умирает!
-Это саранча! Черная! Она может больно укусить!
-Да нет, это змея!
Черный комок размером с кулак выполз из-под штанов, неуклюже взмахнул кожистыми крыльями и плюхнулся на пол.
-Да это летучая мышь!!!
Народ бросился к выходу. Невозмутимый Паша взял брюки Ильи, которые тот к счастью не успел надеть, завернул в них не пойми как попавшую в комнату гостью и бережно вынес на крыльцо. Аудитория вздохнула с облегчением.
Камеральные работы в этот день начались необычно. Ровно в шесть преподаватель вошел в камералку. «А вы знаете, что сегодня произошло???…» — горячо начал мой друг. Так Алексей Леонидович Перчук, профессор, заведующий кафедры петрологии узнал удивительную историю о летучей мыши в тренировочных штанах.
Очень интересно проходили дискуссии. Преподаватель рассказывал о существующих гипотезах, а две бригады обсуждали и решали, какая из них будет принята. Алексей Леонидович корректировал ход споров. Вообще, между двумя бригадами велось некое скрытое соперничество, приносившее, однако, только пользу.
«Подойдите все сюда. Посмотрите, Жора нашел очень представительный образчик фенита». Потомственному минералогу Жоре всегда везло на клёвые образцы. А после реплики преподавателя хотелось сразу схватить кувалду и отправиться на поиски самого лучшего образца. Изредка удавалось. «Ну, правда, он — хорош?», — наш руководитель смотрел на нас и улыбался. И вот странно, каким бы ты ни был уставшим, грустным, медленно думающим с утра, тебе вдруг казалось, что так и есть! Что сейчас ты держишь в руках не образец, а что-то удивительное и почти невозможное. Мне кажется, что все дело – в магии.
Ближе к концу практики вся база наблюдала лунное затмение. Расположившись на пригорке, мы разглядывали Луну в оптику между стволов сосен. Растущая Луна шла на убыль, красная точка Марса росла и заливала остатки Луны своим багровым светом. Ничего не было видно вокруг, кроме этой луны. Изредка доносились негромкие голоса из темноты, да вспыхивали огоньки сигарет. Хотелось просто смотреть и ни о чем не думать.
Были еще гранито-гнейсовые купола Чашковки, где солнце сушило плиты заброшенной выработки после ночного дождя, медовые цирконы из миаскитов вишневогорского комплекса, зеленый щелочной эгирин в фенитах, необычно смотрящийся на фоне полевых шпатов и найденный за гаражами. Были кварцевые занорыши блюмовской копи, дым из труб заводов Карабаша, поднимавшийся в нависшее тучами небо, жерло вулкана в породах Улутаусской свиты в замечательной березовой роще, родониты в черной рубашке окислов марганца, большой геологический музей в Миассе и пегматиты в обнажении прямо на его задворках – всего и не опишешь. Можно представить, какую коллекцию мы собрали к концу практики: наш маленький бригадный музей.
Практика пролетела. Трое суток на написание отчета, защиты и сдачу коллекций – все это прошло незаметно. Последний костер жгли на пегматитах – небольшом утесе на озере. Миасс подмигивал огоньками в сумерках на том берегу. Была и гитара. «Я сердце оставил в Ильменских горах», — запел Борис Борисович старую песню. У кого-то, кажется, были слезы на глазах, кто-то подпевал, но все мы чувствовали, что подходит к концу что-то очень важное. Что-то, расставившее все по своим местам. Наконец пришло понятие того, чем мы – геологи – занимаемся и в чем заключается интерес и смысл работы. Мы все же спели нашу «На заре». Вместе. Пашка и Жора, Илья и я, Катя. Получилось трогательно и немного грустно.
Была грозовая ночь перед поездом в Миассе, когда мы чуть не опоздали, гуляя по городу. В сквере играл духовой оркестр, кружились пары. А ещё мне очень не хотелось уезжать.
Первые капли дождя упали на перрон, когда наша опаздывающая троица ворвалась в вагон. Группу провожал начальник практики.
…Фонарь выхватывает табличку на платформе маленькой станции. Те из нас, кто еще не спит, вглядываются в мокрые окна, пытаясь разглядеть хоть что-то, кроме темных построек, перрона и проводов. На табличке значится «ст. Бердяуш».
«Может, выйдем, а?», — предлагает кто-то…
А я лежу, и в голове у меня в такт колесам поезда стучат слова из той самой старой песни: «Какими здесь станут пустыми пути, как будут без нас одиноки вершины…»
Георгий Овсянников